«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов

переезда Белнацкома в Москву – аналогичный отдел Петроградского отделения комиссариата, статистический отдел Комиссариата по делам национальностей Союза коммун и Северной области. По подсчетам Канчера, беженцев из Беларуси было 3.500.000 человек, из них преобладали беженцы с западных земель Беларуси[1326]. А. Цвикевич в работе «Возрождение Беларуси и Польша» указывает количество беженцев из Гродненской губернии и отмечает их преобладание среди всей массы беженцев[1327]. Статистические сведения, связанные с перемещениями беженцев, стали предметом анализа В. Бинштока[1328], Л.И. Лубны-Герцыка [1329], Е.З. Волкова[1330]. Перемещения населения в годы Первой мировой войны они не выделяли в отдельную группу, а объединяли их с массовыми перемещениями населения гражданской войны и военной интервенции в 1919–1921 гг. Такого же подхода к демографическим процессам, связанным с Первой мировой войной, придерживались представители послевоенного поколения советских историков и демографов (Л. Гаврилова, Л. Гапоненко, Ю.В. Дробижева, Б. Урланис).

В межвоенные, да и в последующие годы еще не сложились условия для появления работ, в центре которых находились бы темы, связанные с жизнью простого человека в условиях войны, – его жизнь на оккупированных и на не оккупированных территориях, вынужденное беженство. И лишь пьеса Максима Горецкого «Шутливый писаревич» (в оригинале «Жартаўлівы пісарэвіч»), впервые опубликованная в 1929 г., напоминала о трагедии простого человека, попавшего в водоворот войны: её главный герой – беженец, умирающий по пути в Беларусь. В момент германского наступления на советскую территорию в 1941–1943 гг. публикуются сборники документов, объединенных общей темой «зверства немцев в Первую мировую войну»[1331]. Открывая сборник 1943 г., Е.В. Тарле отмечал, что «ни малейших качественных принципиальных отличий между немецкой военщиной 1914 года и военщиной 1941–1943 годов усмотреть нельзя», просто в нынешнюю войну немецкие захватчики «почувствовали себя почему-то в еще большей безопасности, еще менее рискующими ответить за свои злодеяния, чем их предшественники в 1914 году»[1332].

Первая мировая война стала этапом на пути становления белорусской национально-государственной идеи. Ситуация военной катастрофы с одной стороны, как писал 3. Жилунович, «змяніла характар беларускага нацыянальна-культурнага руху, разбурыла віленскі цэнтр яго і разогнала беларускіх культурнікаў па ўсёй Рассіі» («изменила характер белорусского национально-культурного движения, разрушил его виленский центр и разбросала белорусских деятелей культуры по всей России») [1333], с другой стороны, создала уникальный шанс для артикулирования и реализации идеи белорусской государственности сначала в форме БНР, а затем – ССРБ. Уже в обобщающих работах по истории Беларуси В.М. Игнатовского и М.В. Довнар-Запольского, который писал свою «Историю Беларуси» в первой половине – середине 1920-х гг., нашла отражение тема становления белорусского национального движения в годы войны. Оба они отмечали, что после оккупации западной Беларуси немецкими войсками белорусское движение активизировалось, и в первую очередь это касалось Виленщины[1334]. В то же время Д.Ф. Жылунович считал, что наоборот, «заняцце немцамі заходняй Беларусі і городу Вільні, які быу цэнтрам беларускага нацыянальнага руху, зявілася прычынай, у сілу якой беларускі нацыянальны рух вымушан бый крыху спыніцца» («занятие немцами западной Беларуси и города Вильно, являвшимся центром белорусского национального движения, стала причиной того, что белорусское национальное движение было вынуждено немного приостановиться»[1335]. Но позже он снова активизировался в беженских комитетах в городах Российской империи, ставших его основными центрами. Это мнение, в то время секретаря Белорусского национального комиссариата при правительстве РСФСР, а впоследствии первого руководителя правительства провозглашенной в 1919 г. ССРБ, вытекало из его собственного субъективного опыта беженства, работы в беженских комитетах. Жилунович в своем выступлении на Всероссийском съезде беженцев из Беларуси в Москве сформулировал свое отношение к БНР: «Минское Правительство подобно Украинскому и Финляндскому заискивает перед Германией, и через это теряет уважение – последней. Немцы совершенно не считаются с этими правительствами <…>»[1336]. В этом вопросе, как видим, мнения важнейших участников движения разошлись, и связано это было с различиями в опыте проживания самого периода войны. В годы войны В.И. Игнатовский был в Минске, М.В. Довнар-Запольский – в Киеве, Д.Ф. Жилунович – в Петрограде.

Линию В.М. Игнатовского и М.В. Довнар-Запольского в вопросе белорусского национального движения продолжали авторы, проживавшие за пределами БССР. А. Станкевич в книге «Да гісторыі беларускага політычнага вызвалення» осветил работу и решения Всебелорусского съезда, показал общественно-политические процессы, деятельность белорусских национальных организаций на оккупированной немецкими войсками территории Беларуси, анализирует уставные грамоты БНР, рассматривает отношение к ней германских оккупационных властей. В целом борьбу за реализацию белорусской идеи, которая оказалась незаконченной в связи с включением ее западной части в состав Польши, а восточной в состав России, он освещает в контексте распада европейских империй[1337].

В самой Беларуси, начиная с 1930-х гг., тема национального движения фактически ушла из исследовательской повестки. Общественно-политическая жизнь военных лет стала рассматриваться исключительно сквозь призму революционного движения и подготовки социалистической революции. При этом она почти полностью была сведена к деятельности большевиков среди рабочих и крестьян белорусских губерний, солдат Западного фронта, подготовки и осуществления вооруженного восстания.

Начало реализации такого подхода было положено в работой В.Г. Кнорина «1917 год в Белоруссии и на Западном фронте», опубликованной в 1925 г. Автор сам определил ее характер: личные воспоминания, поскольку «в распоряжении автора было весьма немного документов эпохи»[1338]. Собственно военным событиям Кнорин уделяет мало внимания, лишь отмечая, что «уже осенью 1914 года военные действия были перенесены на территорию Гродненской и Сувалковской губерний (знаменитые августовские бои), а в июле и августе 1915 года русские войска оставили всю Польшу, Литву и Западную Белоруссию и отошли на линию стоянки 1916–1917 г., т. е. на линию больших озер Крево – Солы – Сморгонь – Пинск»[1339]. Ремесленные и торговые местечки и городки края были экономически окончательно разрушены, а во многих случаях, как Сморгонь, снесены с лица земли. После летнего поражения 1915 г., подчеркивает Кнорин, начинается быстрый рост оппозиционных и революционных настроений в рабочих центрах и, особенно, в столицах, что сразу отразилось на фронте. «Среди офицерства, – пишет Кнорин, – особенно среди офицерства военного времени, распространяются конституционно-демократические взгляды, циркулируют антидинастические слухи и разнообразные версии предстоящих изменений в управлении страной, нарастает недовольство господствующей придворною кликой и надежды на Государственную Думу как организатора обороны страны <…> Этот наплыв, с одной стороны, оппозиционно-конституционных, с другой стороны, революционно-социалистических элементов на фронте и новый политический подъем совпал с наметившимся процессом революционизирования рядовой солдатской массы под влиянием усталости от чрезмерно затянувшейся войны, и затруднений в снабжении продовольствием фронта. Результатом этого процесса было ослабление внешне военной дисциплины, увеличение числа дезертиров, увеличение числа дел по членовредительству, всеобщее недовольство командованием: среди генералитета и